«Включенный наблюдатель»

В этот день давали уже нашумевший спектакль «Так-то да». По его окончании Борис Павлович, его постановщик и художественный руководитель театра, рассказывал о планах театра в предстоящем сезоне.

- Этот сезон театр открывает спектаклем «Так-то да». Прошлый сезон этим спектаклем закрывался. Какова реакция публики на увиденное? Она как-то совпала с твоими ожиданиями? Она удивила тебя или была ожидаемой?

- Ну, я не думаю, что может быть ещё какая-то реакция публики, которая бы меня удивила. Она не была какой-то радикальной: категорически негативной или категорически восторженной. Вот это меня бы удивило. Мне приятно, что она адекватна: люди понимают, что это некое авторское высказывание, а не зеркало, не манифест, не обвинение какое-то. Это просто спектакль, который предлагает материал для размышлений, которые, если дано, могут возникнуть в мозгу. В этом смысле мне реакция нравится.

- Насколько мне известно, в прошлом сезоне на спектакле присутствовали его прототипы: сотрудницы музея Грина.

- Больше того, на спектакле присутствовали прототипы парней из Кирово-Чепецка.

- И какова была реакция прототипов?

- Прототипов, конечно, мы боялись. Это была та единственная реакция, которую мы не могли предположить. Если сотрудницы музея могли начать пить корвалол...

- Они пили корвалол?

- Пили. Они очень боялись. Мы это видели. А чепецкие бы дали в «табло».

- Дали?

- Вот да, мы реально боялись, что будут какие-то инциденты: одних увезут в палату, а другие нам устроят тёмную. Но всё произошло на удивление лояльно. Более того, и те, и другие подходили, говорили «Спасибо». А сотрудницы музея даже предложили их часть сыграть на базе музея и показать её другим музейным сотрудникам, чтобы продемонстировать, что музейщики тоже люди. И мне очень приятно, что им удалось перешагнутьчерез субъективную реакцию. Всегда неприятно, когда тебя показывают. Даже человек, увидевший себя снятым на видео говорит: «Боже мой, какой ужас! Это же не я!» Им удалось справиться с этой реакцией и понять, что никто не хотел их обидеть.

- Скажи, а если бы ты сам оказался персонажем этого спектакля, как отреагировал?

- М-м, мне интересно, в каком бы ракурсе я мог оказаться. Персонажи этого спектакля - кировчане. В спектакле возникают какие-то пришлые люди, и таких персонажей есть несколько.

- Ты ощущаешь себя в Кирове человеком из вне?

- Всё-таки, наверное, да. Позиция наблюдателя мне свойственная в принципе. И это имеет отношение не только к Кирову, но и к Петербургу. Есть несколько сообществ, где я чувствую себя как дома. А вот недавно зашёл в Театральную академию и чувствую себя наблюдателем сторонним: там все изменилось. И вообще, эта позиция стороннего наблюдателя, или есть ещё такой термин «включенный наблюдатель», то есть я не просто самоустраняюсь, а я своего рода «фотограф» - я же как-то общаюсь с людьми, вхожу в контакт, что-то вместе с ними делаю, то есть я включенный человек, но при этом наблюдатель. Я понимаю, что я из другой среды. Хотя, это, наверное, связано и с профессией. Необходимость наблюдать, что-то записывать - это проклятие, про которое пишет Чехов в «Чайке»: вижу девушку, похожую на чайку, вижу облако, похожее на рояль... Это уже в крови у всех, кто пишет, кто рисует... Наверное, было бы интересно, как такой записывающий человек смотрелся бы в спектакле. Хотя в этом спектакле присутствует Лена Авинова (художник) буквально, в своём качестве: она действительно ходит по Вятке и рисует, у неё есть соответствующая графическая серия... Ну, а делать спектакль о себе?.. Мы же будем себя каким-то образом подавать. Чтобы сделать спектакль про нас, нужно, чтобы его делал кто-то ещё.

- Что ты можешь сказать о планах театра в следующем сезоне?

- Буквально через три недели у нас будет премьера «Муми-оперы», постановка Полины Стружковой. Она из Москвы, мастер детских спектаклей, хотя и достаточно молодой человек. Нам очень хотелось, чтобы эта постановка отличалась от других детских спектаклей, которые мы привыкли видеть. Там будет живая музыка, артисты будут петь живьём, будет всякая такая трансформирующаяся декорация. Мы хотим разрушить стереотип детского спектакля, забавной сказки, сделанной в полсилы. Напротив, мы даём на неё большие ресурсы. Он дорого стоит. Плюс, это Туве Янсон, мы выиграли грант у общества «Финляндия - Россия». Кстати, авторские права на произведения Туве Янсон стоят бешеных денег, их нет у кировского театра. К новому году у нас появится «Снежная королева» в постановке Вячеслава Ишина. Сейчас я веду переговоры, чтобы привезти ещё одного режиссера. Это будет Ирина Зубжицкая из Питера. Она совершенно замечательный режиссер, мастер психологического игрового театра. После я буду делать «Алые паруса» Грина: надо отдавать свой кармический долг за спектакль «Так-то да». И вообще, у меня есть идея сделать несколько вятских текстов. Спектакль про город у нас есть. Но есть несколько ключевых персон, связанных с ним: Грин, понятно, Салтыков-Щедрин. И есть ещё две персоны, которые вызывают мой живой интерес - это Константин Циолковский и Юрий Васнецов. Юрий Васнецов на Вятке не популярен, хотя я считаю его самым талантливым из этого семейства. Это детский иллюстратор, которого знают по всей Европе. Гениальный художник в традиции русских обэриутов и авангардистов. Эти персоны мне интересны тем, что, с одной стороны, их знают все, а с другой - с ними нет личных взаимоотношений. Вот, например, «История одного города», которую проходят в школе и знают все, но её никогда не ставили в Кирове.

- В одном из своих интервью ты говорил, что намерен включить «Театр на Спасской» в фестивальное пространство России. Ты будешь в этом сезоне куда-то выезжать?

- Только что мы вернулись из Самары с фестиваля «Золотая репка». Комичное название, но очень серьёзный фестиваль для детей, подростков и юношества. Название, символику фестиваля придумал никто другой, как Тонино Гуэрра, сценарист, работавший с Федерико Феллини и Андреем Тарковским. То есть, с одной стороны, «Золотая репка», с другой - Тонино Гуэрра. Фестиваль проходит раз в два года вот уже 17 лет. Это фестиваль-лаборатория, а не смотр, и поехали мы туда с недетским спектаклем, с «Толстой тетрадью». Послезавтра мы уезжаем в Пермь на первый фестиваль театра и кино о современности, который, в частности, организует театр «Практика». Нас пригласили на Пушкинский театральный фестиваль в Псков в феврале с «Дубровским». Надеюсь, мы найдём на него деньги. Псков - это далеко, а «Дубровский» - это огромный спектакль, в котором занята вся труппа. Сейчас возникает такая ситуация, что нас зовут гораздо чаще, чем мы можем ездить. Задача выйти на фестивальный формат реализовалась. Теперь у меня другая задача: сделать так, чтобы мы были в состоянии все свои проекты реализовать. Как только у нас появились такие возможности, Россия вошла в очередную волну кризиса, впереди грядут эта жуткая театральная реформа и сокращение финансирования...

- Скажи, пожалуйста, а сама по себе фестивальная жизнь - что для тебя: цель, средство, новая театральная мода? Десять лет назад фестивалей было мало. Сейчас фестивалей масса, и каждый театр в состоянии занять свою нишу.

- Мы стараемся идти не по мини-фестивалям, я выбираю такие фестивали, участие в которых не расхолаживает. Ведь можно съездить на маленький фестивалик и вернуться с ощущением того, что мы такие полубоги. На той же «Золотой маске» нас очень гнобили: вот Фоменко, а вот вы приехали в калашный ряд. Фестиваль - это единственный способ для театров находиться в тонусе. Вот, например, наш театр, где люди, работая пять, десять лет, не видят современного театра. Они видят только меня и каких-то режиссеров, которые раз в год проезжают. Артисту же надо куда-то тянуться, они должны понимать, что в мире что-то проивходит. Фестиваль - тот инструмент творческого самосознания театра.

- Теперь ситуацию с «Золотой маской» объясни. За что гнобили? Откуда такое отношение?

- Всё очень просто, я могу объяснить. Театральная промышленность, как и любая другая промышленность, очень сильно зависит от продюсерских механизмов и от ресурсов, которые вкладываются. Ресурсы, это, в первую очередь, не деньги, а люди. Если мы откроем любую программку какого-нибудь корифея театрального, мы увидим, что там лучший художник по свету, лучший хореограф... В московских театрах есть возможность собрать команду экстра-профессионалов и сделать гарантированный хит. У меня, например, нет художника по свету, и у меня нет возможности его привезти: я на режиссеров весь год коплю. И это накладывает определенный отпечаток. На «Маске» нам говорят: вот, у вас такой искренний спектакль, молодцы, что вообще приехали. Но если поставить рядом, то понятно, где мы, а где пахала целая рота людей.

- Тогда какой смысл ездить на фестивали уровня «Золотой маски», если ты изначально не будешь там смотреться?

- Во-первых, посмотреть, что там происходит. Мы съездили и всё равно чему-то научились. Я заметил такую вещь, что артисты после «Золотой маски» стали лучше играть. Они выходят на местного зрителя, и видят, что там сидят школьники, которым всё по барабану, либо театралы, которым всё нравится. А зритель, который сидит, сложа руки на груди, чуть ты сфальшивишь, отреагирует: «О-о-о!» И это возможно только на фестивале. Там актёры делают какие-то привычные вещи, а зритель не реагирует. И тогда актёр будет тоньше играть.

- В Москву-то позовут ещё?

- Ну, это как ещё политическая карта ляжет. Ведь на «Маску» нас позвали ещё и потому, что появился новый театр, вернее сидел где-то, не шевелился, а теперь вдруг зашевелился. Вот и решили: давайте им поможем, позовем их. И я очень благодарен, потому что понимаю, что это аванс. Когда за лучший спектакль премию дают АлвисуХерманису, я говорю: «Да, Херманис крут!» Если лучшая женская роль достается Полине Кутеповой, я говорю: «Да, Полина Кутепова круче Марины Карпичевой».

- Давай ещё поговорим о роли режиссера в современном спектакле. На мой взгляд, она сильно изменилась. С 90-х годов в театре наблюдаются новые веяния: театр вновь обратился к антрепризе, ты сам экспериментируешь в рамках документального театра. Мы ещё живем в эпоху режиссерского театра или находимся на каком-то новом витке?

- Я недавно разговаривал с композитором Владимиром Мартыновым, и он сказал одну вещь, которая мне показалась верной: сейчас вообще кризис авторского высказывания, то есть у нас такой информационный перегруз со всех сторон, за счёт, в том числе, и технических средств. У нас наступило коммуникативное обжорство. Раньше появлялся какой-то человек - «Сейчас я вам покажу!» - Юрий Любимов или Питер Брук, и все его жадно слушали. Сейчас наступает время анонимного высказывания. К нему сейчас приближается документальный театр. Когда мы идём, к примеру, на спектакль про шахтеров, мы невнимательно читает, кто режиссер спектакля, нам интересно, что этот спектакль про шахтеров. Когда люди идут на спектакль про Киров, они не очень внимательно читают, что идут на спектакль Павловича, им принципиально, что про кировчан. Наступает некая анонимность. Яркий пример такой анонимности: люди снимают чего-то на телефон и выкладывают в сеть, мы смотрим и даже не знаем, кто это снял. 50 миллионов посмотрело, это востребовано, но мы не знаем, кто снял. И это не важно, главное, что прикольно. И, в этом отношении, роль режиссера, как некого протагониста, автора будет нивелироваться всё больше. Сейчас сложно сказать, какое время наступит, но это не будет время какого-то прямого высказывания с учительской интонацией. Крут будет тот, кто научится устраняться, удаляться.

Светлана Сивкова

МК на Вятке - 22 сентября 2010

« Назад