Не детское лицо

На «Золотой Репке» сыграли самый серьезный из спектаклей программы – «Толстую тетрадь» Кировского ТЮЗа «На Спасской», современно сделанную постановку с еще не ставшим у нас привычным взглядом на войну, номинант «Золотой Маски»-2010.

Не пытайтесь оценить

Накануне на читке Ярославы Пулинович как раз обсуждали, что появилось много пьес о детях во взрослом мире. «Толстая тетрадь» на эту тему, только поставлена по прозе – по одной из самых страшных книг о войне, одноименному роману Аготы Кристоф.

Повествование здесь ведется от лица двух братьев-близнецов, хотя не исключено, что на самом деле существует только один из них, ибо мир абсурден. Описывать его нужно языком сухим и жестким, как это делают близнецы в своей толстой тетради. Мир у Кристоф, как и в большинстве книг самого сумасшедшего из веков, даже не вывихнул, а просто раздробил себе сустав, и все теперь из осколков да кусков, как биография самой Кристоф: родилась в Венгрии, пишет на французском, живет в Швейцарии.

Главное, смотреть на каждый факт только как на факт, не пытаясь оценить его или составить общую картину. Вот, например, бабушка, к которой привозят братьев. Она в ссоре с мамой мальчиков, обзывает их самих и не дает есть, пока не догадались помочь по хозяйству. А вот немецкий офицер (реалии, впрочем, даны только намеками: страна - какая-то рядом с Германией, офицер – «иностранный» и т.д.): он достает мальчикам одеяла, после чего угрожает старушке пистолетом, дабы впредь неповадно было продавать детское имущество и заставлять братьев спать в холоде. Попробуйте тут провести черту между хорошими и плохими?

Это, пожалуй, самое важное: что война в спектакле Павловича рисуется такими сложными красками. Молодой питерский режиссер, несколько лет назад приехавший в Киров и возглавивший местный ТЮЗ, поставил несовершенный, не до конца «причесанный», но очень современный и совершенно не провинциальный по духу и форме спектакль.

Око за око

Близнецов у Павловича играют два не очень юных актера, наряженные в штанишки до колен и коричневые пиджаки с заплатами на локтях. Возрастное несоответствие не режет глаз, наоборот, очень точно попадает в образ этих ненормально рано повзрослевших детей военного времени. Шаг за шагом они вытравляют из себя человеческое: повторяют материнские нежности, чтобы окончательно их забыть, тренируются не чувствовать боли, учатся не слышать и не видеть. Читают Библию, но не ради спасительной веры, а так, к сведению, скорее чтобы запомнить, как возмездие настигает провинившегося, чем понять что-то про милосердие.

А все, что замечают вокруг, заносят в толстую тетрадку в виде страшного гибрида школьных сочинений с дневниковыми записями свидетелей войны. Действие спектакля, медленно движущегося, подробного, психологически точного время от времени перемежается монологами братьев: стоя лицом к залу на авансцене, они бесстрастно читают отрывки из своих записок. Сцена подробно заставлена: голыми деревьями, помостами с интерьерами бабушкиного дома, канцелярской лавки, комнаты соседки, комнаты немецкого офицера... Звучит психоделическая музыка (проект Illuminated faces), интересно сделан свет - но все равно остается ощущение гулкой пустоты этого посеревшего мира. Два ребенка в нем вовсе не чувствуют себя потерянными, они как раз очень быстро находятся, осваиваются и понимают, что к чему: десять заповедей учить бессмысленно, их никто не соблюдает, но у нас есть еда — значит, нужно поделиться со слепой соседкой и ее дочкой, у кюре есть деньги — пусть тоже делится с соседкой, тем более, что у святого отца свои скелеты в шкафу, можно и шантаж пустить в дело. И в этом, в общем-то, никакого сострадания — простой рациональный расчет. Те, кто сильнее, должен помочь выжить слабым. Или все-таки сострадание?

Заданное книгой следование фактам в какой-то момент начинает играть злую шутку с режиссером: он никак не определится с тем, что хочет сказать о своих героях. Вот вроде бы темой спектакля становятся любовь и сострадание, вырастающие из сора в самых неожиданных местах. Немец почему-то вступается за мальчишек перед своим же полицаем, сварливая скупая бабка вдруг бросает еду пленным. И даже детская жестокость, страшное свидетельство разъедающего действия войны – оказывается почти справедливой местью за такую же черствость. А вот мальчики убивают собственного папу («есть только один способ пройти минное заграждение — отправить кого-то вперед»). Как и Кристоф в своей книге, режиссер в спектакле не берется оценивать, воспринимать это как логичное спасение тех, кто будет продолжать жизнь? Или это маленькие старички окончательно очерствели, и лучше б спасся папа?

Ксения Аитова

Волжская коммуна - 10 сентября 2010

« Назад