Режиссер Борис Павлович: «Я главный волонтер Кировской области»

Борис Павлович уходит из «Театра на Спасской», которым руководил 7 лет, и покидает Киров, где его имя знал каждый, даже далекий от театра кировчанин. Павлович сумел сделать Кировский ТЮЗ «местом силы», куда молодежь потянулась за «привикой современного искусства и новой искренности». На прошлой неделе он приехал в Москву. Играл в Театре.doc спектакль «Вятлаг» в поддержку Лёни Ковязина, который год находится в СИЗО по «Делу 6 мая». Об этом спектакле и о причинах своего ухода Борис Павлович рассказал «Театралу».

Борис Павлович

- Рано или поздно меня выбрасывает из государственных учреждений. Из университета, где я набрал «Драматическую лабораторию», тоже вынесло, как пробку. Это косвенно связано со спектаклем «Вятлаг». Ровно год назад, 5 сентября, арестовали Леню Ковязина, моего студента. И в университете нам не официально, но внятно не разрешили играть спектакль «Орестея. Агамемнон» в его поддержку. Не захотели связываться: естественно, политическое дело. Я сразу написал заявление об уходе. Для меня это принципиальный вопрос. Я лишился зарплаты как руководитель театрального коллектива, но надо сказать, мы приобрели гораздо большее. Лаборатория заработала при «Галерее Прогресса», и неожиданно контекст современного искусства, свобода от госструктур дали большой творческий рывок. Многие спектакли мы стали играть благотворительно, собирая деньги для Лени Ковязина.

- Как продвигается его дело, какие прогнозы?
- Уже было несколько десятков заседаний, но все они сводились к тому, что нельзя изменить меру пресечения на подписку о невыезде или домашний арест. Посадить ребят не могут, потому что нет состава преступления. Им инкриминируют нанесение повреждений омоновцам, создание препятствий к передвижению людей, то есть статью про массовые беспорядки фабрикуют на пустом месте. Это настолько фарсовая история, что даже бесполезно предполагать рациональное развитие событий. Может быть, люди сверху сочтут, что урок преподнесен, и сделают красивый жест. Есть надежда. Но поскольку политическая ситуация сейчас нестабильная, делаются только те шаги, которые однозначно идут им на пользу.
Навального отпустили в связи с выборами мэра и с народным волением, которое надо было «посадить». В случае студентов, как мой Леня, нет необходимости давать отмашку. Поэтому опрос свидетелей затягивается, заседания переносятся – и вот они уже год отсидели, притом что фактически невиновны. Это абсолютно преступная ситуация. Единственное, что мы можем сделать, это перманентно помогать деньгами на содержание в тюрьме, и способствовать тому, чтобы инфомация о «Деле 6 мая» циркулировала хотя бы в нашем культурном комьюнити.

- На спектакле «Вятлаг» вы читаете дневники заключенного, который в лагере – случайный человек, как и ваш студент – на Болотной площади…
- А после спектакля многие говорят: «Причем здесь репрессии 40-х годов?» То есть человек может одновременно говорить «Путин вор» и «не трогайте Сталина». Отсутствует представление о том, что есть историческая логика и есть взаимосвязь между репрессиями 30-40-х годов и нынешними. Но именно отсутствие переоценки тех событий приводит к тому, что сейчас оказываются возможными фарсовые суды. Скоро еще напишут единый учебник истории, который обойдет острые углы и избежит определенных формулировок. Поэтому для меня как раз очень важно установить связь между Вятлагом и сегодняшними политзаключенными.
Это мое высказывание не только про Леню, но и про нашу историю. В Кирове, например, это слово «Вятлаг» никому ничего не говорит, хотя на территории Кировской области был один из самых больших лагерей системы ГУЛАГ. Но если остановить человека на Литейном и спросить, что такое «Большой дом», или что у «Крестов» делала Анна Ахматова, я думаю, большая часть прохожих тоже не сможет сформулировать. Короткая историческая память, даже среди интеллигенции – сегодня большая проблема. Поэтому, конечно, «Вятлаг» находится на стыке художественных и внехудожественных задач.

- Устраивая обсуждения после спектакля, вы рассчитываете на общественную дискуссию. Насколько к ней готовы кировские зрители?
- В Кирове это проще делать, потому что кировское общество более прозрачное. Люди, которые так или иначе имеют отношение к культуре, условная интеллигентская прослойка, она вся на виду. Я почти всех знаю лично. Собираясь на очередном проекте, мы все время разговариваем. И эта традиция разговоров по поводу театра, которая в моем кругу утвердилась, дает удивительные плоды – появляется группа вовлеченных зрителей. Люди, которые приезжают на фестивали, всегда в шоке от того, что кировчане спокойно обсуждают постановку. Они задают нетривиальные вопросы, спорят между собой в рамках дискуссии. Это очень ценное завоевание – говорящий зритель. В Москве, с одной стороны, появляются люди более подкованные, как Марина Разбежкина, например. Она была на нашем спектакле в Театре.doc и очень интересно высказывалась. Но с культурой общего разговора, а не высказывания профессионалов, здесь посложнее. Видимо, это требует продолжительной работы примерно с одним составом участников.

- Круг зрителей, который сформировался вокруг вас и «Театра на Спасской», отличается от той аудитории Кировского ТЮЗа, которая была 7 лет назад?
- Предыдущий художественный руководитель, Александр Павлович Клоков, ныне педагог Школы-стулии МХАТ, проработав в театре 23 года, создал репертуар в основном для умного, интеллигентного, взрослого зрителя. При нем сформировался образ театра, требующий серьезного размышления. Актеры отгородились от оружающего мира большой бетонной стеной, и это позволяло им делать спектакли высокого эстетического вкуса. Это, конечно, был театральный монастырь.
Я приехал из Петербурга с другими установками и с представлением, что театр – это место для общественной дискуссии. Конечно, я начал выдавать совершенно другой продукт, который прежней целевой аудиторией воспринимался как однозначная деструкция. Красоты нет на сцене, глубины филососфской нет. Я, действительно, не очень умею это делать. Хотя по-настоящему ценю глубокие спектакли и не являюсь их противником. Но во мне очень сильно диалоговое начало. Мне инетереснее спектакль как предлог для разговора, как «Вятлаг», например, художественный язык которого предельно прост: я выхожу на сцену и читаю дневники. Но в результате возникает коммуникация, и высвобождается очень важная энергия.

Борис Павлович - Вашу работу в Кирове за эти 7 лет называют «подвижничеством». А сподвижники как быстро у вас появились?
- Конечно, моя работа в Кирове пошла гораздо интенсивнее, когда появилось поколение новых артистов. Из Петербурга приехала Яна Савицкая, которая играет спектакль «Видимая сторона жизни», подтянулись артисты из Перми, Екатеринбурга, Ярославля. После того, как спекталкь «Толстая тетрадь» попал на «Золотую маску», разговаривать с артистами из других городов стало проще. Поэтому с 2008-го началось обновление актерских кадров.
Новое поколение чувствует себя как рыба в воде в том, что я предлагаю. Это эстетика комментария к комментарию, «перепостмодернизм», по Льву Рубентштейну, когда твит-комментарий может стать поводом для дискуссии. Максим Крангауз, замечательный лингвист, делает сейчас исследование по интернет-языкам – о том, что впервые в истории литературы текст становится обратимым: что написано пером уже вполне может быть переписано. Я стараюсь, чтобы это находило отражение в спектаклях.
Например, «Алые паруса», которые мы покатали по фестивалям, это спектакль по поводу того, как артисты воспринимают текст Грина. Это в первую очередь опыт деконструкции текста. Удивительно, но школьники смотрят спектакль, открыв рот, притом, что с точки зрения структуры он очень непростой. Большая пустая сцена и экран, на котором возникают слова. Мы говорим не про город Каперну, не про море, а про текст о море, о городе Каперна, о девочке Ассоль. Это же мифообразующий текст.
Конечно, часть зрителей, которые ходили в театр за инъекцией красоты и высокой эстетики, отвернулась, но зато подтянулась молодежь. И ТЮЗ стал в полном смысле слова молодежным театром. Репертуарным хитом все это время был спектакль «Наивно. Супер». Какой бы ни был гениальный Шекспир, все равно Эрленд Лу – со своей интернет-эстетикой – к телу ближе. Кто-то ставит мне в упрек, что по большей части к нам идут подростки 13-16 лет. Но это как раз тот зритель, которого тяжелее всего привести в театр.

- В Кирове вас называют «экспериментатором», «авангардистом»…
- В Кирове очень любят громкие выражения. А я человек – не могу сказать традиционной культуры – но мне ближе всего культура русского авангарда начала 20 века и вообще линия петербургской наивной культуры, через обериутов – к митькам. Я довольно наивные спектакли делаю – не глупые, но наивные – и не являюсь новатором, как, к примеру, Лев Рубинштейн, мой хороший знакомый. В работе с языком он открывает «новые дверки». Мой педагог по режиссуре, Юрий Николаевич Бутусов, тоже открывает новые возможности театрального языка. Для него язык – поле работы, а для меня – средство. Я пользуюсь им для того, чтобы строить разговор с людьми.
Главная проблема сегодня – отсутствие коммуникации. Для меня – большая личная беда, когда люди мыслят монологически и агрессивно. А сейчас в России это достигает космических пределов. У нас у власти стоит человек, который мыслит исключительно монологически. Уже стало притчей во языцех выражение «парламент – не место для дискуссий». Это имеет отношение и к телевидению, и к прессе. Вот и получается, что место для дискуссий – только в театре.
На меня серьезное воздействие оказал Гротовский. Я по нему диссертацию писал, правда, не защитил, но лет 10 собирал материалы как раз про попытку встречи людей. Для него это был экзистенциальный момент: встреча актера с самим собой, актера со зрителем и зрителя с самим собой. Я получил прививку этой потребности во встрече. Другое дело, что физический театр – не мой путь. Я все-таки питерский книжный мальчик. Поэтому документальный театр оказался для меня одним из возможных путей. Не единственным. Но я всегда комфортнее чувствую себя в спектаклях, обращающихся к зрителям напрямую, в спектаклях, сочиненных актерами, а не мной.
Выяснилось, что этот театр – тоже прекрасный повод для дискуссии.

- Какой круг людей чаще всего принимал участие в ваших дискуссиях?
- За эти годы в Кирове сложилось особое околотеатральное комьюнити. Само собой, студенты, которые хотят культурного воздуха и крутятся вокруг театра. Среди собеседников у меня появились и профессионально состоявшиеся люди, не из театральной сферы. Другое дело, что задача свободного общения входит в противоречие с устройством бюджетной организации. Для меня основным показателем является качество общения, а для организации – количество голов. Хотя я-то понимаю, что мы на общество влияем качеством посещений. Можно привести толпу, а можно встретиться с десятой ее частью – до, во время спектакля, после – и они уже станут нашими агентами в обществе. Они понесут дальше наши мысли, которые будут расходиться, как круги по воде. Я не верю, что театр может оказать влияние на социум в целом, но он может влиять на тех, кто имеет к нему непосредственное отношение. На постоянных зрителей, на волонтеров, которые вовлечены в создание продукта. Эти люди меняются сами и могут косвенно влиять на свой круг общения.

- Почему вы неожиданно для многих решили оставить «Театр на Спасской», который сделали центром притяжения кировской молодежи и вообще культурным центром города?
- Бюджетная организация не позволяет быть мобильным в планировании, она требует жестких планов. Плюс навязывает «совковое» представление о том, что должна быть жесткая иерархия. У меня перманентный идеологический конфликт с директором театра, потому что он считает, что должна быть жесткая вертикаль. Раз я главный режиссер, то все должны меня почитать. Когда он видит, что прибегают студенты и дергают меня за рукав, то воспринимает это как фамильяность. Что это за дела?! Никакой табели о рангах! Никакой субординации! Но это как раз моя главная ценность. Я разрушил субординацию, и началось «горизонтальное» общение. Я построил вокруг себя гражданское общество, которое по определению не может быть «вертикальным». Для директора, который признает только командную модель управления, это разрушительно. Если артист общается со мной, не ощущая потребности «транслировать» раболепие, то в общении с ним, он, естественно, не перестраивается и не смотрит снизу вверх. Директором это воспринимается как оскорбление. Вообще эти модели, горизонтальная и вертикальная, до какого-то момента не входили в острое противоречие. Но весь последний год прошел у нас в конфронтациях.

- Именно это послужило причиной ухода?
- Одной причины нет. И сказать, что он плохой директор, я не могу. Мы же все время – в плюсе. Выполняем план, зарабатываем деньги. Но перестроить друг друга не можем. Я не хочу переходить на командную модель, он не хочет принимать мою. Для него это не модель гражданского общества, а отсутствие почтения и трепета перед искуством. Но вокруг и так сплошной «страх и трепет». Должно же быть хоть одно место, где люди могут оставаться самими собой. Я пытался это построить, но мне все время приходилось преодолевать идеологическое сопротивление, идти на компромиссы – и ничего не получать взамен. На несовпадение с директором накладывалась еще и кировская нищета.

- Но в то же время у вас высокая заполняемость, постоянные аншлаги. На коммерческие рельсы не пытались перевести театр?
- Мы не можем сделать билет по 600 рублей. Не может быть средняя цена в ТЮЗ выше, чем в кировский кинотеатр, а это 150-250 рублей. Театр – элитарное искусство не потому , что в него тяжело попасть. ТЮЗ – предельно общедоступный театр. У нас 400 мест, вот и посчитайте, сколько мы заработали на одном спектакле. На зарплату мы тратим 70% собранных денег, «распиливаем» на всех. Государство начисляет артисту кировской области 3800 рублей. Это оклад. Средняя зарплата, которую он получает на руки – 10 тысяч с учетом всех надбавок. Два года назад мне удалось выбить 30-процентную надбавку к окладу, но только артистам, в театре играют 25 человек. Но что такое 30% от 3800? В этих условия можно существовать, только если ты получаешь колоссальное удовольствие от работы и готов ради нее отказаться от первичных потребностей. В общем мы и отказывались. За 7 лет в Кирове я нажил только подержанный велосипед.
На данный момент мой оклад – 19000. Но что это за зарплата для главного режиссера? Я думаю, что бармен получает значительно больше. Дело не только в том, что сложно прожить на эти деньги. Нет никакого пространства для маневра. Чтобы поехать в Москву, я должен отдать четверть зарплаты только на билеты. Хорошо, что наш театр ездит по фестивалям, и за счет этого я вижу, что происходит в театрах, понимаю контекст. В прошлом году меня включили в группу руководителей ТЮЗов, которая поехала в Америку. СТД отправлял на всемирный конгрес детских театров АССИТЕЖ в Копенгаген. Но все это – за счет моих профессиональных контактов. Люди, понимая, в каких адских условиях я существую, естественно, поддерживают, помогают. Летом друзья из «Школы театрального лидера» поехали в Эдинбург, а питерские друзья – в Авиньон. Я понимаю, что мне это нужно для профессионального роста, но не могу себе это позволить.
По сути я занимаюсь волонтерской деятельностью. Это отражается и на артистах. Самые упертые, как Яна Савицкая, работают в театре 6 лет, менее упертые держатся 3 года. Все зависит от масштабов фанатизма. Люди приезжают и работают за 7 тысяч в месяц, потому получают репертуар, которого им как своих ушей не видать в других театрах. Понятно, что большая часть российских театров предлагает однообразный репертуар. Но в Кирове нет никаких перспектив. И если артисты понимают, что хотят завести семью, а значит, ее обеспечить, они отчаливают.
План мы выполняем, залы у нас полные, но область воспринимает это как данность. И у меня в этом году созрел «перформанс»: если вы считаете, что артисты «аки птицы небесные» каждый день сыты бывают, что театральное искусство, как сорная трава, растет само, то попробуйте теперь сами собрать театр. Сейчас «Театр на Спасской» знают. Но городу придется серьезно почесаться, чтобы найти новых добровольцев. Поэтому мой «перформанс» будет иметь два варианта развития: либо вместо меня приглашают человека на достойных условиях и поднимают зарплату артистам, либо ждут, когда появится следующий энтузиаст, который будет готов поднимать театр за зарплату официанта. Второй вариант – к сожалению, более реалистичный, российский.

- Вы не пытались повлиять на ситуацию за счет прямого контакта с губернатором? Вы же его советник по культуре, на общественных началах.
- Именно, что на общественных началах. Я уже говорил, что я главный волонтер Кировской области?.. Ну, смотрите, на протяжении трех лет я все время сигнализировал о проблемах. А наше сотрудничество с губернатором началось с того, что я написал ему открытое письмо. По поводу того, какое право он имеет создавать театр оперы и балета, если артистам уже имеющихся театров нечего есть. После чего у нас была медиа-война. Мы публично объяснялись в прессе. В итоге ситуация накалилась до того, что ему надо было либо с треском меня вышвыривать, либо легализовать. Он легализовал в качестве советника.

- Формально?
- Нет, мы встречались, разговаривали. Но Никита Белых находится в очень сложной ситуации. Он же губернатор из оппозиции. Советник у него – Навальный. И спрос с него особый: «давайте посмотрим, сможет ли он эффективно управлять регионом?». А в Кировской области нет ничего, кроме, извините за афоризм, Киров-леса. Который, как известно, уже украл Навальный. «Вятка – жопа мира», как сказал Хармс. Нефть не течет, газ не бьет – ресурсо-ориентированная экономика невозможна. Есть только Кирово-Чепецкий химический комбинат. Но губернатору все время приходится демонстрировать эффективность. У него завод «Молот» встал в Вятских полянах, где работают почти все жители города – катастрофа. Путин его вызывает 1 января 2010 года: «Что будем делать?» На эти проблемы и направлено внимание. Культурой губернатор никогда особо не интересовался.
А местный департамент культуры, естественно, не заинтересован в том, чтобы принимать резкие политические решения. Я прихожу к ним: «Ну, вы в своем уме? Какой театр оперы и балета? Белых уедет, а вам его достраивать, артистов нанимать. Понимаете? – Понимаем. – А почему молчите? – Ну, он же губернатор…». Это провинциальное – «нам сказали, мы делаем». Я говорю: «Повысьте нам зарплату, возьмите под особый контроль. – А что нам скажут сельские библиотеки?» У региона нет политической воли – вложить в тех, кто реально делает для Кирова больше, чем остальные. Чтобы оценить эффективность, нужно иметь управленческую внятность, которой провинция не блещет.

- Чем закончились ваши переговоры с губернатором?
- Понятно, что мы встретились. Он говорит: «Ну, сколько тебе дать, чтобы ты остался?» Я говорю: «Никита Юрьевич, это не решит проблему с жильем для артистов, не изменит отношение к нам департамента культуры». Я не вижу сейчас возможности поменять систему. Объявлять войну унылым чиновникам и говорить, кто конкретно тормозит процесс, я не очень готов. У меня друг в тюрьме сидит. Могут впаять ему «четверочку» колонии общего режима. Если я сильно их разозлю, они могут слить меня так же, как Навального, как Илью Фабера. Открыто воевать с чиновниками можно только тогда, когда тебе совсем нечего терять. А почему я должен рисковать своей семьей за какой-то город Киров? Я привез туда жену, мы там родили ребенка – и дали метасигнал: «мы здесь живем», «мы не приезжие гастролеры». А нам не дали квартиру за 7 лет. Область направила другой метасигнал: «ты живешь в съемном жилье», «ты командировочный», «ты клевый парень, но мы же понимаем, что ты отвалишь – и отваливай».
Я написал в газету открытое письмо под названием «Энтузиазм кончился» и осознаю это как финальный перформанс. Ухожу сейчас, потому что пока не настолько пустил корни, чтобы проблемы Кировской области стали моими проблемами. Мне бы очень этого не хотелось. В моем родном Петербурге сейчас творится не меньше беспредела. И если уж жертвовать здоровьем и в каком-то смысле жизнью, то ради своей малой родины. Лучше пойти и лечь перед Зубовским институтом, чем перед Кировским департаментом культуры.
«Театр на Спасской» я оставляю на самом пике положительного резонанса. Через неделю в Ярославле будем получать премию Правительства РФ. Но работать в театре некому: прошлой весной уволились еще двое артистов. Получается идиотская ситуация: один из самых перспективных провинциальных театров не может позволить себе 25 артистов и одного художественного руководителя. Ради того, чтобы все увидели и, наконец, осознали этот маразм, можно и «сломать». Я понимаю, что поступаю жестоко, но закрывать пробоины своим телом уже не вижу смысла. Поэтому у меня сейчас веселая злость и, конечно, есть толика надежды. Потому что в России часто что-то происходит вопреки. В этом смысле надломить ситуацию до критического уровня – это возможность сообщить ей какой-то импульс.

- Какие у вас намечаются планы?
- Я прекрасно понимаю, что легко найду себе работу. Конечно, не хотелось бы становится странствующим режиссером. Мне было бы интересно заниматься урбанистикой и работать с формированием горизонтальных субкультур. Я сферу своих интересов вижу в городской социологии. Друзья-семиотики из Тарту подсказали мне слово «ризома», «ризомные структры», то есть структуры организованные не как иерархия, а как грибницы. Мне кажется, все лучшее, что сейчас формируется в обществе, это как раз ризомные структуры. Возникают стихийные группы горожан, защищающие культурные ценности своего города. У них нет одного лидера.

- Но вас-то как раз воспринимали именно как лидера, как культуртрегера, разве нет?
- Смотрите, что такое «ризома»? Есть болотистая, мшистая почва, в нее падает грибная спора и начинает разрастаться. В отличие от дерева, у которого есть ствол и корни, у грибницы нет центра. Естественно, искусство невозможно без человека, который дает творческий импульс. И в современном искусстве личность лидера не менее важна, чем в эпоху Возрождения. Но функции лидера изменились. Обратите внимание, как Кирилл Серебренников построил работу в Гоголь-центре. Ему удалось запустить процессы, за которые отвечают все резиденты. Работа пошла сразу и везде, та работа, которую невозможно обеспечить вертикальным управлением. Он создал именно «ризомную структуру». Каждый ощущает себя хозяином зоны, двигателем процесса.

- С детской, подростковой аудиторией вы продолжите работать?
- На фестивале «Новый театр для детей» мы начали работать не только с детьми, но и с педагогами. Начали привлекать учителей в «Драматическую лабораторию». Они приходили на актерские тренинги. Немного, пара-тройка человек, но, мне кажется, в этом направлении надо двигаться. Мне было бы интересно продолжить эту работу. В Америке, в Европе это налажено. Есть представление о том, что учитель – это агент современного искусства. Есть специальные actor-teachers, которые работают с предметниками и проводят театральные уроки. Театр таким образом, перманентно присутствует в школе. Конечно, у нас учитель – это «человек в гетто», и его представления о современном искусстве заканчиваются на Марке Шагале. А надо, чтобы учителя бесплатно ходили в театр, посещали выставки, за счет департамент образования, а не культуры. И тогда они смогут занести в школу бациллу современного взгляда на мир. Моя школа №203 в Петербурге была в этом смысле примером, в ней присутствовал интерес к театру, который обеспечивали три-четыре человека, но распространялся он на всех. Поэтому, если театр хочет получить себе зрителя в перспективе, он должен брать учителей в союзники и работать с ними.

Татьяна Власова

Театрал - 04 сентября 2013

« Назад