Андрей Матюшин: «Мы устали от легкомысленного отношения к театру!»

Первое интервью артиста после возвращения в труппу «Театра на Спасской»

В начале нового театрального сезона стало известно, что артист Кировского драматического театра Андрей Матюшин вернулся в труппу «Театра на Спасской», где сейчас идут репетиции нового спектакля. Это будет «Алексей Каренин» по пьесе Василия Сигарева. Работать над спектаклем театр пригласил режиссёра Егора Чернышова.

Мы встретились с актёром в перерыве между репетициями. На сцене нет декораций, до премьеры – она назначена на 7 октября – ещё полтора месяца, но, кажется, всё здесь живёт будущим спектаклем. И, наверное, не случайно, разговор с вопросов почти светских, едва ли не дежурных свернул на темы неприлично серьёзные в век охоты на покемонов и «фотографирования себя».

– Андрей, «Каренин» – ваша вторая совместная работа с Егором Чернышовым. Первой был эскиз в рамках лаборатории молодой режиссуры?

– Тогда наше знакомство было, скажем так, шапочным. Но оно произвело серьёзное впечатление на меня, и я очень хотел новых встреч на рабочей площадке. Просто возможностей для этого не было. А сейчас всё совпало. Вдруг возникло соединение разных и очень хороших вещей. Хорошей драматургии. Хорошего изначального материала – Толстой. Возник человек, в которого я поверил. Имею в виду режиссёра.

– Что именно произвело впечатление?

– Серьёзный, вдумчивый подход к театру. Мы очень устали от легкомысленного отношения к нему с чьей бы то ни было стороны: со стороны актёров, режиссёров, зрителей, властей. Почему-то это стало считаться делом глупым, несерьёзным и каким-то поверхностным, не требующим ни затрат, ни ума, ни усилий. И это на всех наложило каинову печать. А тут вдруг зазвучали какие-то ноты, которые стали складываться в музыку, в какой-то джаз. И это купило меня на корню. Как ни пафосно звучит – впрочем, я уже человек пожилой и сентиментальный, мне можно – для меня остались какие-то святые вещи. Смысл в искусстве. Для чего я это делаю? Для кого? Что хочу сказать? Те простые вещи, которые в повседневной жизни подчас размываются. К ним возникает отношение с лёгкой отмашкой: дескать, это и так понятно. Но театр – это лаборатория, в которой даже понятные вещи нужно препарировать. По несколько раз разбирать и собирать. Ведь фокус театра не в том, чтобы нам было понятно, а чтобы было понятно и «попадало» в зрителя. Чтобы душа человека, сидящего в зале, отозвалась тебе резонансом. Чтобы он почувствовал вдруг, что этому человеку на сцене реально больно и страшно. Или он счастлив. Или он хороший. Или не очень. Вот он вроде хороший, а поступает плохо. Вот эти вещи – они манят.

– С какими чувствами вы вернулись в «Театр на Спасской»?

– Начнём с того, что всерьёз я всё равно не отвечу (Улыбается. – Прим. автора) Скажем так… Наступил в моей жизни период, когда мне – в силу разных обстоятельств – снова захотелось почувствовать себя нужным. Чтобы не сидеть и не ждать. А какие-то вещи и стряхнуть с себя надо: ракушками оброс, хочется обновления.

– Такие решения, наверное, делают больно тем, кто был рядом долгие годы?

– Меня сейчас больше всего волнует, что меня могли не правильно понять там, откуда я ушёл. Это самая беспокойная мысль, которая всегда присутствует в том или ином моём решении. Я уходил и отсюда. Уходил два раза. Один раз меня позвали обратно, и я вернулся. Второй раз ушёл, думая вернуться. А выяснилось, что вернуться не могу… Теперь новый виток.

Мне всегда становится бесконечно жаль, когда людям становится обидно, ведь, как это не назови, со стороны получается, что ты всё бросил и ушёл, а они остались. Ну, во-первых, это не так. Во-вторых, я с большой теплотой и любовью отношусь к коллегам из драмтеатра. Не думаю, что, если бы я остался, то кому-то сделал хорошо или не причинил зла. Наша профессия, так или иначе, упирается в простые вещи: ты нужен или ты не нужен. Как только начинаешь чувствовать себя ненужным, у тебя два пути: либо найти то место, где ты нужен, либо превратиться в страшного зануду и плеваться вокруг себя ядом. Я не хочу второго пути. Он мучительный и непродуктивный. Мне сказали: «Андрюха! Ты нужен! Приходи!» И я пришёл.

Да, я нахожусь в том возрасте, когда избегаешь резких движений, потому что понимаешь: чем резче движение, тем больнее «прилетает» кому-то. Но бывают обстоятельства, когда ты либо должен что-то сделать, либо просто поставить на всём крест. Мне, чтобы не ставить на себе и на своей жизни крест, пришлось выбрать.

– Вы противопоставили два хороших глагола – нужен – не нужен. Это очень рифмуется с «Анной Карениной»: или ты любишь, или не любишь. Анна ушла от старого мужа к молодому любовнику. Вы ушли из драматического краснознамённого театра в театр юного зрителя. Не возникало таких параллелей?

– Это совсем не так! Тут вообще никаких параллелей! При всей простоте того, что произошло. Взял человек документы в одном месте, положил в другое. Это же просто! На самом деле, у каждого человека, в том числе у меня, есть своя личная история. В «Театр на Спасской» я когда-то пришёл сопливым студентом с дипломом, пусть с красным, но всё равно – с дипломом. Ни к чему не годный, не оформившийся. Как бабушка моя называла – олякиш. Это блин не пропечённый, который совсем комом. Ни опыта, ни понимания, ни знаний. Не смотря на то, что ты учился этому и что-то понял, раз тебя не выгнали и даже дали какую-то бумажку, что ты – артист. Это как права получить: сел в автомобиль, и понял, что не умеешь водить. Между автодромом и большим миром большая разница. Так что именно в этом театре я начинал понимать что-то в профессии. Потом у меня были возможности применить то, что я нашёл здесь, на других площадках. Жизнь идёт, и она должна меняться, и от этого не должно быть никому плохо.

– Но театральное сообщество – чрезвычайно ранимое…

– Тем более! Я хочу подчеркнуть: мы всегда очень категоричны! Это я про себя, в первую очередь, говорю (Улыбается). Никогда не думал, что такое скажу, но с течением времени действительно наступают моменты (я не верил в это, но это правда!), когда ты садишься и сам себя честно спрашиваешь: «А что дальше? А что ты сделал? Что у тебя за плечами? Как теперь?» Существует масса факторов, которые влияют на то, когда этим вопросам появится. У людей бывают болезни. Несчастья. Они заставляют выставлять для себя некие итоговые чёрточки. А дальше действует простая арифметика. Вот я сижу и спрашиваю себя: «А дальше что?» Ну, ещё пару лет подожду, а потом превращусь в старика и буду не нужен никому. В этот момент я и решил пойти туда, где нужен. Я бы хотел взглянуть в честные глаза актёра, которому предложили сыграть Каренина, а он на это плюнул в лицо и сказал: «Нет!» Это было бы противоестественно. Такого не может быть!

– Чёрточки начинаешь ставить с какого-то определённого момента. Чаще – с возрастом. Тема возраста и старости, кажется, довольно мощно должна прозвучать в спектакле.

– Мы же не любим быть честными сами с собой. Нам кажется, что мы всегда будем молодыми и прекрасными, и здоровыми, и талантливыми. И когда с нами случаются болезненные вещи – провалы, ошибки, может быть, даже фатальные, трагические, мы стараемся в этом не жить. Стараемся оттолкнуть это. Забыть. Поскорее миновать. И устремляемся вперёд. А когда горизонт приближается, ты замедляешь движение и начинаешь пристальнее вглядываться в то, что делаешь. В то, кто вокруг тебя. Начинаешь более внимательно к этому относится. И тогда другие вещи начинают в жизни открываться.

– Не самая популярная точка зрения в обществе, где сформировался культ молодости.

– Мы же понимаем, что есть определённая разница между отдельным человеком и социумом, как, например, между церковью и Богом. Это всё понятия близкие, но не идентичные.

– Но кто-то же назначает человека двадцати пяти лет министром департамента, который решает принципиальные вопросы для отрасли. Или подписывает приказ об увольнении профессора, который в свои восемьдесят пять находится на пике интеллектуальной формы.

– Вот тут я бы перешагнул к самому главному, что меня по жизни мучает больше всего. Сегодня среди моих мыслей эта – мучительно-главная. Это понятие ответственности. Стараюсь не забывать о своей ответственности. Перед детьми. Перед женой. Перед театром. Самим собой. За то, что я делаю. Что я могу и что не могу. Что должен делать через «не могу»… Вообще, очень скучаю по ответственности. Постепенно приходит понимание, что в нашем драгоценном отечестве не две беды – дураки и дороги, а всего лишь одна – безответственность. Это когда я на своём месте делаю какое-то действие, и мне за это ничего не будет. В таких условиях можно творит чудовищные вещи.

– Ну, они и творятся!

– Они и творятся! Потому что люди потеряли страх. Причём страх не сталинский, когда можно пулю получить, а страх Божий. Есть выражение такое, почти из подворотни: «Страх потерял?!» Оно очень точное: люди потеряли страх. Только страшиться надо не того, что проведёшь жизнь за решеткой или тебя «шлёпнут» у стенки, а того, что ты – вообще никто, если ты позволяешь себе делать какие-то вещи. Сегодня многих просто ничто не останавливает. Мы это видим. Чувствуем. Какие-то вещи, которые нам дороги, разваливаются, и никто за это не отвечает. Всё настолько безнаказанно… Такое ощущение, что эти люди живут, будто до них ничего не было, у них ничего не получилось, и после них ничего не будет. Это ужасно.

– Тема возраста остро стоит и с другого ракурса.

– Я понял, о чём ты хочешь спросить. И повторю ещё раз: я очень хочу слышать эти волшебные слова – «Ты нужен!» Потому что чувствую: наступит время, когда я их не услышу.

– Немного о другом… Нет ли внутри страха, что вы не почувствуете момента, когда настанет пора уходить?

– Конечно, есть. И об этом тоже начинаешь в определённый момент задумываться. Понимаешь, что… А вдруг ты уже не тот? Ты чувствуешь себя нормально, с тобой ничего не произошло, но вдруг ты уже выпал из жизни? Вдруг ты уже не интересен? Твои мысли, может, и верные, но они никому не нужны…

– Есть же такой шаблон – «жить и умереть на сцене».

– Люди об этом мечтают, потому что хотят уйти нужными, ещё интересными, а не проведя двадцать лет в болезни, когда все вокруг уже устанут, от того, что ты жив. Не влача годами существование овоща. Это страшно. Существует же молитва на эту тему, просят же Бога о смерти… О кончине быстрой и не тягостной. Вовремя уйти со сцены – это высшее мужество. Не каждый на это способен. И об этом тоже надо Бога молить.

Я бы очень хотел, когда и если придёт такой момент, чтобы Бог дал мне хоть немного мудрости, чтобы услышать этот знак и понять. Потому что, конечно, нужно уходить. Никто не виноват в том, что твоя жизнь закончилась. И ты не виноват. Просто такова природа. Такова жизнь. И такова смерть. Она будет обязательно. И этот момент нужно поймать. А для этого нужно воспитать свои душу и сердце – чтобы услышать и понять, и суметь совершить свой главный, может быть, в жизни поступок. Это не просто, очень не просто – смириться с тем, что ты умер, будучи живым и чувствуя в себе что-то – чувства, мысли, может быть, какие-то возможности (и обманываясь в этом!). При нашем дефиците честности и чести, нужно умудриться это сберечь в себе. Чтобы быть честным в самый важный момент. Когда ты понимаешь, что должен быть достоин и своей жизни, и себя, как человека, и не переступить ту грань, после которой сам всё разрушишь.

– Если уйти от таких драматичных тем и вернуться ближе к театру, к премьере. Есть ли предощущение, каким может быть этот спектакль?

– Этот материал – он по жизни в меня попал. Я, может, ни одну свою роль так не чувствовал. А Каренин – это пока и не моя роль: я её ещё не сделал. И никто не знает, сделаю ли. Мы начали репетиции в начале лета, и весь отпуск я не выпускал из рук ни роман, ни пьесу, ни сопутствующую какую-то литературу. Это тот материал, который постоянно звенит внутри меня. Живёт собственной жизнью. И я не знаю, что с этим делать, и что из этого получится. Но очень верю в режиссёра. И понимаю, что всё уже приближается. Оно будет! И уже можно не впадать в леденящий ужас, что я вообще ничего не смогу сказать. Вообще, работа над «Карениным» – тёмный лес. Это страшные закоулки, где везде сквозняки, и постоянно гаснет свеча. Это путь. Путь сложный. Но упоительно интересный!

new-variant.ru

Софья Линёва

Новый вариант - 24 августа 2016

« Назад