«Головлёво – модель русского государства»

Худрук Театра на Спасской – о том, почему до сих пор смеётся Салтыков-Щедрин

Страна – на пике патриотического подъёма. Это показывают бесчисленные опросы социологов. Сейчас лучше всего ставить, например, верноподданного Нестора Кукольника. Но «Театр на Спасской» взялся за Салтыкова-Щедрина. Причём не за сказки, которые можно адаптировать и для юного зрителя. А за «Господ Головлёвых». Их не изучали в школе ни при каком строе. Как будто боялись чего-то. Роман демонстрировал «свинцовые мерзости дикой русской жизни» нагляднее самого автора этой фразы – Горького, но при этом всегда выглядел чем-то вроде тайного дневника. Написанного для тех, кто уже не боится – отучен, причём той самой «русской жизнью». Не боятся – драматург Ярослава Пулинович и режиссёр, худрук Театра на Спасской Юлия Батурина. Юлия Владиленовна рассказала внештатному корреспонденту «Вятского края», почему щедринский смех слышен в России во времена, когда никто уже не смеётся.

– А если задуматься – что смешного? Типичное русское явление – пьющий мужик и женщина, берущая на себя его проблемы. И Салтыков-Щедрин в романе «Господа Головлёвы» не отвечает на вопрос, почему это происходит.

– Да, он как Маяковский. Салтыков-Щедрин смеётся достаточно зло. Его всё называют сатириком – да нет там никакой сатиры, там драма настоящая. И всё же он смеётся. Может, это истерический смех… Вот, например: молодая Арина Петровна заключает сделку с Богом. Она торгуется с ним. Я решила, что в этой сцене она не сможет перекреститься. Не получится! Она как будто не крестится, а ридикюль сшивает. Во всех инсценировках пьесы акцент делался на Иудушку, а там все Иудушки-то! Поэтому Пулинович вывела линию Арины Петровны. Делать такие вещи – очень интересно, но достаточно мучительно. Форма – не авангардная, но тоже непростая, хотя и не до такой степени, как в замечательном спектакле у Серебренникова. Там такие дебилы показаны, такое Головлёво, такие уроды! Хотя Щедрин про уродов и писал…

– Открывая книги Щедрина, попадаешь в наши дни: ложная вера, душевный застой. Почему ничего не меняется?

– Человек очень закрыт сам по себе. В том числе и перед собой. Никто ещё не отменял выражение «загадочная русская душа». Наш главный парадокс – это любовь русской души ко всему. В сцене, которую написал не Салтыков-Щедрин, а сама Яра, – покаяние Владимира Михайловича перед Ариной Петровной. Он говорит, что скоро умрёт, и слава Богу, но жизнь-то он зря прожил. И понял он, что Барков был отвратительный поэт. Ярослава Пулинович пожалела и Арину Петровну, и Владимира Михайловича. Сделала их теплее. А в романе он сходит с ума, и всё: Салтыков-Щедрин поступил с ним намного жёстче и не вразумляет потом никак. Арину Петровну – да, порой вразумляет. Но все они прожигают жизнь. То, о чём сказано в романе, генетически заложено в нас. Стёпка – балбес, как папа. А Павел – аутист. Он всё молчит, а потом всем мстит, чтобы не отдавать свою долю наследства. Все они пьют. Мне кажется, семья Головлёвых – это такая модель русского государства.

– И кто есть кто?

– Кто как увидит. Вот, например, Арина Петровна: она же вроде как старается для всех, всё делает правильно. А все голодные, холодные и никому не нужные. А фраза «Гори оно всё синим пламенем, я сейчас доживу» – это модель, по которой живут многие наши современники. Конечно, это спектакль не для детей. Даже не для подростков. Он для родителей. Взрослые – даже молодые взрослые – должны понимать. Будет страшно, конечно, будет тяжело. Мы же трусы, а тут надо в душу свою заглянуть. Марина Дмитриевна Карпичева говорит: «Да зачем, не захочет никто». Но в чём тогда наша миссия? Ну, давайте тогда ставить Куни, будем ржать всё время… А вот когда смешно и страшно – это другой разговор. Говорят, жизнь сейчас тяжёлая, но я не помню, чтобы она когда-то была лёгкой. Всегда были какие-то катаклизмы, войны. Это понятно, Россия – одно из самых больших государств в мире.

– Кировский зритель поймёт, о чём речь?

– Кировские зрители – разные, как и везде. Они достаточно хорошо смотрят «Толстую тетрадь» – серьёзный, тяжёлый спектакль, – и потом с таким же удовольствием смотрят «Тартюф». Я вообще взяла Салтыкова-Щедрина только потому, что Ярослава написала инсценировку. Она меня озадачила. И я перечитала роман. Он затягивает. У Щедрина особый язык. Над таким произведением интересно работать не только мне, но и всей труппе. Это подарок для артистов – психологический театр, с фьюжн, с элементами авангарда. Нам сложно, но мы работаем с удовольствием. Спорим.

– О чём?

– Например, каким должен быть персонаж. Сложно – в хорошем смысле! – работать с Королевским. Александр Викторович сам по себе – волевой мужчина, а играет дурачка, мужа Арины Петровны. И всё нутро сопротивляется у Александра Викторовича играть такого товарища. Мы его всей труппой уговариваем, а он: «Нет, всё, не буду таким». Его герой – он уже никто, дворовые с ним водку пьют, он с ума сошёл давно, причём сам себя вогнал в это состояние… Говорим Королевскому: как вы будете сцену покаяния играть, если у вас муж Арины Петровны такой сильный? Вбегает, его дворовые останавливают, а Королевский вдруг говорит: «Да не будут меня дворовые останавливать! Я тут хозяин!». Но если бы он был хозяином – не было бы романа!

Кстати, заметьте: в романе дети Арины Петровны всё время есть хотят. Стёпка своровал – и делит друг с другом этот пирог. И в итоге оказалось, что эта экономия, болезненная бережливость – тоже никому не нужны! В самом конце романа Арина Петровна, старенькая, дряхленькая, у Порфирия живёт. Перед самой смертью своей улыбается, шамкает. Для чего она жизнь прожила? Шамкать и жить с Порфирием, который заставляет её отчёт писать, сколько ягод было на кусте? Уродство – заставлять отчитываться о каждой ягоде собственную мать! Но она сама виновата: помните, спрашивала слуг: "Сколько тут было огурцов? Кто из вас съел?" Всё бумерангом к ней возвращается. Я прочитала в одной из рецензий: Головлёвы очень похожи на семью Салтыкова-Щедрина, они там и голодали. Он пишет: «Я хотел написать о людях и уродах, уродах, которые живут у нас внутри, которые нам ничего не дают, а только забирают всё самое хорошее, а оставляют только «надо, надо».

– Очень многие молодые люди сейчас выбирают то, что «надо, надо», и зарывают таланты в землю. Но в Театре на Спасской много молодых актёров. Что их привлекает?

– Призвание привлекает, наверное. Молодёжь всегда была в театре. Но сейчас она очень изменилась. Хорошо, что идут в театр, и в провинцию едут, в Киров, а не только в Москве сидят на кастингах. Работать с молодыми артистами становится сложнее: у них другие понятия, другой ритм. Их не заставишь до ночи репетировать, как это делали мы. У них всё точно, как в айфоне расписано. И я понимаю, что в этом ничего плохого нет. Чуть побольше бы любви к своей профессии, чем коммерческого желания, – было бы хорошо. Я тоже непростой человек, я очень требовательна – как к себе, так и к другим. И я люблю, чтобы у меня на репетиции было всё как надо. Очень рада сотрудничать с Владимиром Грибановым: он понимает, что такое настоящий театр, и знает, что я это понимаю – сто лет там проработала. Может быть, кому-то из артистов сейчас непривычно с 11 до пяти, до восьми часов репетировать. Но они будут репетировать, и это будет правильно.

Самые большие проблемы людей кроются в них самих. Чего-то не хватило – денег, например. Ну давайте придумаем по-другому! На четырёх стульях можно поставить спектакль. Кому больше дано, с того больше и спрашивается. Я всегда пытаюсь с себя спросить. Вот живёшь-живёшь – вроде всё нормально, приехал в свой любимый город, в новую жизнь – и раз! – в ноябре умирает мама, перед самым моим днём рождения. Вот это страшно. А всё остальное, что здесь и сейчас в нашем мире, – это не страшно. Со всеми болевыми точками мы разберёмся сами.

– Я – кировский зритель, идущий на «Господ Головлёвых». С каким настроем мне идти? Что Вы мне скажете?

– Я бы шла подумать. Над самим собой. Без пелены в глазах. Посмотреть, всё ли правильно ты делаешь в своей жизни. Неважно, сколько тебе – 25, 19 или 50. Потому что всё можно остановить, всё можно отмолить у Господа. Можно успеть. Страшно не то, что мы все умрём. Страшно то, что когда умрём, мы будем отвечать. Какими мы будем, такими и предстанем перед Господом. Ни рук, ни ног не останется. Останется только душа.

Антон Бучин

Антон Бучин

Вятский край - 31 марта 2015

« Назад