Изучая язык Мюнхгаузена

Марина Дмитриевна в исполнении Марины Карпичевой смотрит в зал с экрана и болтает на бойком пиджинизированном немецком. Даже если зритель, как он думает, до спектакля ни слова по-немецки не знал, он легко поймёт, что перед ним барон Мюнхгаузен, которому холодновато в заснеженной России, но свежий воздух и охота — они, конечно, да... А политика, экономика... Да что нам до них? Не главное это в нашей жизни. Главное – дружба, та самая, которая «брудер» и так знакома нам по брудершафту.

На этой жизнеутверждающей ноте на сцене появляется «оркестр». Артисты – двенадцать Мюнхгаузенов – выносят пюпитры и под чутким руководством дирижёра озвучивают-разыгрывают путешествие своего героя через страны и города, его встречи-знакомства с замечательными слугами, пари с султаном, поспешное бегство. И над всем этим звучит голос Марины Карпичевой, низкий, завораживающий. Кроткие назывные предложения, как будто учитель диктует слова для заучивания наизусть: «театр», «побег», «порт», «корабль», «путешествие». Топик «Мюнхгаузен». Плывёт корабль, играет Бах в исполнении Глена Гульда (о чём нам сообщают титры), артисты, с ног до головы облачённые в чёрное, выполняют какие-то простые, повторяющиеся движения и создаётся впечатление, что наблюдаешь за актёрским тренингом. На самом деле перед нами – урок языка, языка театрального. Спектакль построен на литературном материале, лишённом сквозной фабулы. Но тема языка объединяет и связывает воедино разрозненные эпизоды.

На смену современному тренингу приходит «барочный театр» со всей приличествующей ему машинерией и театральными эффектами. Бьются о борт игрушечного корабля деревянные волны, разевает пасть морское чудовище, ходят по подмосткам золочёные лесные звери со светящимися нездешним светом глазами. Сцена на сцене, театр в театре, наивные бутафорские чудеса, вывернутое наизнанку закулисье – вот оно, самое органичное обрамление для истории про Мюнхгаузена, прямо ожившая картинка из книжки.

В конце первого акта один из Мюнхгаузенов (Ольга Чаузова) обращается к зрителям с первым текстом «от себя». Постоянному зрителю Театра на Спасской это, возможно, напомнит спектакль Бориса Павловича «Человеческий голос», первый акт которого состоял из похожих монологов, а за ним – его же «Алые паруса», в котором вплетались в гриновский текст детские воспоминания артистов. Монолог Ольги Чаузовой становится переходом, мостиком между прошлыми текстами и чем-то новым.
После антракта артисты, загримировавшиеся и нацепившие причудливые носы, одновременно напоминающие и удлинившийся от вранья нос Пиноккио, и маски из комедии дель арте, и, конечно, выдающийся нос самого барона, один за другим выходят на сцену и рассказывают свои истории. И все эти рассказы объединены жанром. Это не вербатим и не жанр «гришковец», это, если угодно, жанр «Мюнхгаузен», когда каждый артист отдаёт свою личную историю персонажу, а персонаж перекраивает её по своим законам и правилам. Продолжая метафору уроков иностранного языка, второй акт можно назвать первой попыткой самостоятельного общения, опытом складывания из знакомых по топикам слов своих текстов.

Истории смыслово между собой не связаны, но калейдоскопическое мелькание лиц, смена сюжетов, интонаций и настроений не отпускает зрителя ни на минуту, Мюнхгаузен раз за разом собирает внимание, привлекая слушателей внезапными неожиданными сюжетными поворотами. Все истории — незафиксированные, живые и раз за разом меняющиеся. Это придаёт спектаклю свободу и подвижность, но в то же время обрекает его на спонтанность и неровность. Артисты предупреждают зрителя, что сами не знают, сколько сегодня продлится спектакль. Но дело не только и не столько в хронометраже, артисты до конца не уверены, каким сегодня спектакль получится, чья история прозвучит искренне, а чья — скомкается и поблекнет. Звучат истории, яркие и не очень, печальные и смешные, и вот развязка: финальный трагикомический монолог тринадцатого Мюнхгаузена (Евгений Лютиков) – предельно частный рассказ о пути в актёрскую профессию, о личной жизненной философии и моральных приоритетах внезапно перестаёт быть личным, он становится чем-то большим, чем просто байка о поступлении в театральный институт. Цитируя артиста-персонажа, это как раз «то, ради чего» всё и затевалось – через характер Мюнхгаузена, через его способ осмысления мира артисту и зрителю удалось разглядеть в обыденности нечто большее.

start-std.ru

Наталья Панишева

Startup - 15 июня 2016

« Назад