Поэтический гнёт

Помните, один из бессмертных поэтов перед гибелью подарил миру образ мозолистых рук поэзии? Так вот, кажется, что у лирической героини поэта Елены Шварц, которую в спектакле «Видимая сторона жизни» играет Яна Савицкая, в мозолях душа. Натрудила она ее в каждодневных внутренних муках, и оттого стало тяжелее эту душу нести. А боль не притупилась – не подумайте! Такую боль может убить только смерть. Оттого в спектакле Бориса Павловича героиня живет на противоположном полюсе не то что от сентиментальности – даже от нежности. На сухом пайке нешлифованной муки. Зачехленная в черную кожаную куртку, с глазами чуть прищуренными, потому что так удобнее видеть насквозь. С лицом и телом, про которые даже невозможно сказать – красивы или нет. Потому что они – как кожа духа – и только.

Оттого и звучит в ее голосе такое саднящее небрежение к собственным словам и мыслям. Хотя мысли эти большие и даже огромные, отлитые в идеально несовершенную форму. Но есть ли смысл их артикулировать? Есть ли вообще смысл?.. «Человек человеку – так, приключенье. / Боже Сил, для Тебя человек – силомер».

Еще почудилось: персонаж Яны Савицкой общается с собой и с миром так, как строгая и умная мать говорит умирающему ребенку, что он поправится. Мать понимает: малейшая передозировка нежности в ее голосе, и он поймет, что обречен. А это немыслимо! И бросает все силы на то, чтобы быть как всегда сдержанной и твердой. Хотя сил уже нет. Вот так же жестко и отрывисто героиня говорит о том, о чем могла бы плакать.

Впрочем, сначала героиня актрисы кировского «Театра на Спасской» с легким и, вероятно, привычным вызовом входит в фойе, где давно уже ждут зрители. Входит с видом поэта, хорошо знающего, что любопытство безликой массы – это максимальная плата, на которую он может рассчитывать за акт обнажения души. И даже большая популярность не исправит положения. Станут приглашать в другие страны, где русские стихи – экзотическое блюдо. И блюда эти в изысканных салонах вкушают аристократические старушки – не отрываясь от вязания. Об этом нам расскажут чуть позже...

На самом деле, в пространстве спектакля находятся совсем другие зрители: чуткие и готовые понимать. Но по условиям игры Елена Шварц сейчас находится на очередном никому не нужном поэтическом фестивале. Потому и читает она как будто нестарательно; сверяясь с книгой, торопя слова. Делая паузы не смысловые, а ритмические – в конце строк: подбрасывая каждую, давая зависнуть на миг и хватая следующую. Перед последним стихотворением поэт как будто оправдывается (естественно без всякого намека на кокетство): «короткое» – дескать, вы потерпите, скоро конец… Но нет, не оправдание это, а совсем другое. Вызов, закономерное небрежение. Она здесь, не ради зрителей, а потому что стихи должны звучать. Пусть даже и в безвоздушном пространстве.

Хочешь – первым бей
в живое, горячее, крепче металла,
ведь надо – чтоб куда ударить было,
чтобы жизнь Тебе противостала,
чтоб рука руку схватила.

Провокативная завязка влечет за собой не менее провокативное продолжение. Поэт оказывается в баре или в буфете (зрители изначально сидят за столиками, а актриса перемещается между ними). Глуша коньяк, странная посетительница рассказывает истории никому (ведь не брюзгливой же продавщице за стойкой!). Истории о том, как она, дочь лучшего в мире зав.лита Дины Морисовны Шварц, умеет ездить с попоек на такси и не платить. Для этого достаточно ругаться со своим пьяным спутником так, чтоб таксист не выдержал и высадил, не взяв денег. И уже можно начинать осуждать; а нужно – понять, как хрупка и как несокрушима. И груба; как парус, измученный ветром, но ни секунды не вульгарна. Понять, что боль не отпускает ее никогда. Боль не своя личная, а сгущенная вселенская. Потом она будет рассказывать про бесчисленных людей, которые всю жизнь винят себя за то, что однажды решили выйти на свет из материнской утробы. Есть симптомы, отличительные черты таких особ. Они спят, закутавшись с головой в одеяло, они боятся нырять и любят долго-долго ехать в трамвае в никуда. Говоря это, она и сама раскачивается в нише окна, как в громыхаюшем вагоне. А потом кричит иступлено: «Остановите! Я проехала!» (значит, не хочет бояться жизни). Трамвай останавливается. Выйти. Но куда?

Пространство и время в спектакле не имеют решительно никаких границ: они смешаны, как в пьяных воспоминаниях. Вышла из кабака и оказалась в Непале. Или в шестнадцатилетнем возрасте, когда влюбленный мальчик принес ей откуда-то пистолет с одним патроном, а сказал почему-то, что разрядил все. И она приставила пистолет к виску, а потом, вдруг послушавшись маму, говорившую когда-то «не целься в живое». И рванула руку, и пуля влетела в дверной косяк. Но все-таки кажется, что под дулом того пистолета она жила с тех пор всегда.

Говорит: «раньше я писала обо всем, кроме себя, а сейчас ни о чем, кроме себя».

Да, она из тех поэтов, которые рвут свои аорты и проваливаются в свои бездны, принимая плановую дозу ядов из горлышка или из ампулы. А не всматриваются больными от изнуряющей зоркости глазами во внешний мир. Но собственное «я» ей интересно как объект для изучения общечеловеческого, как полигон для экспериментов.

Елена Шварц знает свой мозг, как карту, висящую на стене. Знает, в каком уголке у нее Андрей Белый, а в каком Вигель. И Яна Савицкая показывает эти места на своей голове с такой четкостью, словно чувствует их, как застрявшие пули.

Героиня энциклопедически образована и феноменально умна. Она умеет переводить античные стихи, которые не дошли до наших дней. Пряные строки древнеримской обольстительницы она читает не так, как другие свои стихи, а нараспев, с ахмадулинскими нотами, самозабвенно.

Она вбежала, топая, из кухни,
Таща макрель на золоченом блюде,
И наступила прямо мне на — тень —
На голову, а после на предплечье!
А тень моя ее дубленой кожи —
Ведь знает же! — болимей и нежней.
Когда б тебя на той же сковородке
Зажарить с благородною макрелью,
И то тебе бы не было так больно,
Как мне — когда ты к полу придавила
Своей ножищей — тень от завитка.

Режиссер и актриса два года работали над этюдами по стихам Елены Шварц, но спектакль был придуман и поставлен после вести о том, что она умерла. В финале разговор о жизни и смерти должен подойти к решительной фазе. И это происходит очень неожиданным образом. Актриса скрючивается, меняет голос, и внезапно появляется еще один персонаж: зловещий старик, опирающийся на меч тибетского монаха. Он приглашает героиню на небывалый частный поэтический фестиваль в океане. А потом оказывается, что созваны лишь четверо: последние настоящие поэты. Старик говорит, что сейчас хлынет вода: он утопит их, чтобы не длить агонию мира, который без поэзии погибнет сам собой. Героиня принимает эту весть безразлично. В неожиданно распустившихся клубах дыма она плывет, спокойно гребя мечом. То ли для того, чтобы попытаться выжить и спасти этот мир, то ли туда, где за его агонией будет наблюдать не так больно.

Ася Волошина

Проба пера. Газета Седьмого всероссийского театрального фестиваля им. А.М. Володина - 10 февраля 2011

« Назад